В отличие от многих путешествий во время исследования для Триеннале поездка в Нижний Новгород — это возвращение в давно знакомый город и любимую среду, встреча с друзьями и очень искренние разговоры обо всем на свете и искусстве в том числе. Совершенно особенный контекст, который сформировался вокруг Нижегородского (а ныне Волго-Вятского) филиала ГЦСИ благодаря усилиям Любови Сапрыкиной и Анны Гор, окончательно нейтрализует разделение между столичным и провинциальным, избавляет от известной снисходительности в отношении того, что происходит вне Москвы и Петербурга. Потому что отреставрированный Арсенал (архитектор — Евгений Асс) с тремя тысячами метров выставочной площади и мощной, сбалансированной выставочной программой, образовательными инициативами, опытом инклюзивных программ создает редкий прецедент, убеждающий в том, что без столичных бюджетов и ресурсов все-таки возможно создание активной институции, осмысленно и последовательно занимающейся современным искусством. Ежедневное геройство в равной мере относится и к художникам, которые живут и работают в Нижнем. Вообще это редкий случай, когда возможно и необходимо говорить о местном сообществе художников, которые увлеченно работают с локальным контекстом, вырабатывая грамматику своего языка; никто из встреченных нами авторов не стремится вырваться из «провинциальных оков», сетуя на недостаток движения, энергии, ресурсов и проч. И дело не только в географической близости Москвы (она, как водится, всегда далеко), но в гении нижегородского места и в мощной социальной, организующей энергии, транслируемой самими художниками.

Встреченный нами ранним утром сразу после поезда Артем Филатов как раз и есть то активное звено: он уже запустил массу новых процессов, консолидируя городские художественные силы. Он начинал как представитель стрит-арта, вступая в огромное количество творческих коллабораций и партнерств (московская публика помнит произведение Филатова и Владимира Чернышова на четвертой молодежной биеннале в Музее Москвы), несколько лет назад организовал нижегородский фестиваль стрит-арта, не просто легализуя субкультурную практику, а выводя ее в социальное пространство, точнее, в зону живой коммуникации между жителями города и современными художниками. Главная сюжетная линия так или иначе вьется вокруг исторической деревянной застройки Нижнего Новгорода, которая совершенно стихийно или разрушается, или намеренно не сохраняется (и вообще, судьба деревянных домов в центре города — вещь крайне непредсказуемая и слабо поддающаяся единому контролю). Затяжные пассивно-конфликтные отношения между местным бизнесом и федеральными властями порождают естественную ситуацию бесхозности, «случайных» сносов, пожаров, усугубляемую общей ветхостью зданий, которые без должного ухода и обслуживания не выдерживают современных городских ритмов и нагрузок. Филатов средствами искусства и силой собственной ответственности пытается обратить внимание городских начальников на уходящую натуру, но что еще важнее — он аккумулирует энергию людей, живущих в этих домах и борющихся по мере сил с мутью чиновничьего беспредела, и заряжает ею художников из самых разных регионов России, устраивая взаимодействия нового типа. ЗИПы из Краснодара, Тимофей Радя из Екатеринбурга, которые участвовали в фестивале стрит-арта, вместе с жителями создавали даже не отдельные объекты, делая, например, мурал, а целые среды, истории дворов и домов, восстанавливая живые человеческие отношения. Главная ось и пафос нижегородского искусства явно смещены от собственно эстетического в сторону социального, человеческого.

Благодаря тому же Филатову в Нижнем появился настоящий кластер с мастерскими художников, где мы оказались после трехчасовой прогулки-экскурсии по местам силы нижегородского стрит-арта. Небольшие комнаты-студии делят главные активные и самые заметные местные художники. Александр Лавров, количество проектов которого перевалило, кажется, за пятьдесят, продолжает исследование локальной материальной культуры и метаморфоз постсоветского сознания, делая объекты, видео, фотографии и проч. Владимир Чернышов, экономист по образованию, со всей нехудожественной тщательностью запустил серию экспедиций по Северу России, путешествуя по деревням, собирая разный материал и осуществляя деликатные интервенции в пространство.

Вообще, в Нижнем очень внятно чувствуется потенциал русского ленд-арта, со своей спецификой, с очень внимательным отношением к русскому ландшафту, к его пресловутой равнинности и скупой растительности. Например, Андрей Дружаев, начав с городского стрит-арта, постепенно стал удаляться в сторону полевых исследований — в буквальном смысле слова. Он то обжигает стволы деревьев, придавая им свойства скульптуры, и выставляет их на опушке наподобие Стоунхенджа, то прожигает полосу травы посередине поля, как бы травмируя поверхность земли. Надо сказать, что любые техники выжигания, обжигания природных поверхностей (главным образом дерева) появляются в практике почти всех нижегородских художников. В какой-то момент Филатов уцепился за это замечание, и мы почти придумали название очередной выставки — «Жжем!». Продолжая жгучую тему, Андрей Оленев, очевидно самый заметный представитель стрит-арта в Нижнем в силу величины и живописного качества своих работ, сделал неожиданный масштабный объект для выставки в частной галерее Futuro: огромный, сложенный из обожженного бруса колодец, который априори невозможно использовать по назначению.

С самыми ироничными представителями стрит-арта мы встретились дома у одного из них, Егора из творческого дуэта «Той». Ребята давно известны в пределах России; они, может, и не появлялись в инстаграме Такаси Мураками, как другой нижегородец Никита Nomerz, но их работы, часто построенные на тонких семиотических играх, очень выделяются на общем фоне. Игнорируя живописный потенциал любых поверхностей и средств, они играют со словесными и визуальными знаками, покрывая город странными пиктограммами. Одно время «Той» (вместе с Андреем Оленевым) были резидентами галереи «Толк», владелец которой решил взяться за представителей стрит-арта и дать им возможность регулярно выставляться. Но, видимо, стрит-арту невозможно привить домашних привычек, как-то музеефицировать, ибо ценность его в другом: в той самой недолговечности, определенной датой смерти-исчезновения и вместе с тем очень активной и насыщенной жизни, когда любой житель города вступает в странную, очень душевную коммуникацию с произведениями: то дорисуют листочки и цветы на веточках Дружаева, то закрепят нарисованный Филатовым чертополох на заборе, правда перепутав слегка порядок штакетника.

В этом человеческом, нежном сосредоточена для меня в том числе и художественная жизнь Нижнего. Еще и потому, что я нигде не чувствую себя так комфортно, как в Арсенале (где, кстати, идет потрясающая выставка «Жизнь живых», часть трилогии, придуманной куратором Алисой Савицкой), потому что нигде так не пьется «Виски сауэр» и потому что всегда есть кто-то, кто встретит/проведет/покажет/проводит.

Нежный Нижний.

Эссе Екатерины Иноземцевой

Моя поездка в Казань была запланирована задолго до того, как Музей «Гараж» запустил свою региональную программу: кураторы Центра современной культуры «Смена» пригласили меня прочесть лекцию о московском концептуализме. Существование такой мощной самоорганизованной инициативы в крупном городе-миллионнике, столице национальной республики, получившей почетное звание «третьей столицы России», обещало насыщенную программу встреч с художниками, вовлеченными в современное искусство. Помимо этого, Казань еще и родина отечественного видеоарта и медиаискусства: студия Булата Галеева и его научно-исследовательский институт экспериментальной эстетики «Прометей» известны всем, кто интересуется российской авангардной культурой. Я подумала: «Расписание будет интенсивным» — и взяла два дня на походы по мастерским.

«Смена» открылась в 2013 году и существует до сих пор на средства художника Ильгизара Хасанова и его друзей, не имея постоянной государственной или частной поддержки. Центр занимает второй этаж и чердак складского здания постройки начала XX века, где расположились выставочные залы, книжный магазин и помещение для концертов, лекций и литературных чтений.

В «Смене» меня встретили сам Ильгизар, его сын Роберт и Кирилл Маевский, который отвечает за… Я даже не смогу сказать, за что отвечают по отдельности Кирилл, Роберт или Ильгизар. Они все вместе несут на себе центр, как рюкзак в веселом, хотя и утомительном, путешествии. Так мне представилось.

Они сами сделали ремонт: выметали мусор, стелили полы, ставили и красили стены. Наверное, им помогали и другие люди, имен которых я, к сожалению, не знаю, но удивительным (в который раз) мне показалось, что есть те, кто готов тратить свои жизненные силы и время не на собственный домашний рай, а на удобное место для себя и других, и — для современного искусства.

Ильгизар повел меня к себе в мастерскую, по дороге показывая окрестности. Казань пережила в последнее десятилетие сразу две волны радикального обновления. Первая случилась в 2005 году к 1000-летию города: сносили старые здания в центре, возводили новые, открыли метро. Эту тотальную стройку мне довелось тогда наблюдать: на моих глазах экскаватор рушил коробку дома в стиле модерн, который рассыпался зелеными хлопьями, а изящный чугунный балкон все не хотел отпадать от тела стен. Вторую перестройку Казань перенесла совсем недавно — ко Всемирной летней Универсиаде 2013 года. Исчезли последние следы колоритных, хотя и ветхих кварталов в исторической части — теперь тут стерильная чистота, благоустроенные улицы, идеально ровный, будто выглаженный газон на набережной канала Булак, и даже памятник Ленину на площади Свободы выглядит буржуазным. Спортивный дух воплощают вновь возведенные стадионы, а противоречивую натуру нынешнего благосостояния олицетворяют жилой комплекс и административное здание Дворца земледельцев, которые плотной группой устроились на берегу реки Казанки как сгустившийся в реальности сон любителя диснеевских мультфильмов.

Ильгизар с ностальгией вспоминает старую Казань, тот район, где он вырос, но отмечает, что было там, конечно, и бедно, и неуютно, и порой даже страшно и опасно.

Его мастерская расположена в доме, принадлежащем Союзу художников Татарстана. Она совсем небольшая, но кажется, что ее скромная площадь магически вырастает в разы за счет предметов, ее населяющих. Здесь не только картины и объекты, но и невероятная коллекция странностей и «старостей», которые высятся складными горками на полу, подоконниках, на столе и стеллажах: куклы-неваляшки разного размера и возраста, свистульки, карманные фонарики, советские елочные игрушки из картона и ваты, деревянные толкушки, пластмассовые фигурки из киндер-сюрпризов и еще множество прекрасных, одушевленных хозяином вещей.

Все это в равной пропорции перемешано с кистями и тюбиками с краской. Видимо, это закономерный этап пути, необходимый художнику, которому стали тесны рамки живописной традиции. Не случайно обстановка в комнате напомнила мне легендарные персональные миры московских художников-нонконформистов, например, Дмитрия Краснопевцева или Ивана Кускова, создававших волшебную вселенную в своих тесных комнатах-кельях, чтобы соединить жизнь и искусство, позволить живописному миру выйти в трехмерность. Следующая мастерская, в которую я попала, принадлежит Рашиду Тухватуллину — физику по образованию, писателю и переводчику, инженеру и художнику. Здесь перед глазами разворачивается совсем иная эстетическая история: меньше всего это пространство напоминает художественную студию, скорее —кабинет мастера-ювелира или чудо-механика. Маленькие станочки для обработки металла, щипчики, какие-то мелкие инструменты, с помощью которых автор создает фигурки чудесных насекомых в натуральную величину, которые он называет полиномами. Он — автор комара в пилотном шлеме, заточённого в клетку, стрекозы с хвостом, сделанным из серебряной чайной ложечки, мухи с брюшком из абрикосовой косточки, мухи с глазами-лампочками, мухи в галошах, мухи на колесах, а также сложноустроенных ассамбляжей из найденных предметов.

Образ мухи — это, видимо, одна из серьезных тем, занимающих умы. Илья Кабаков, безусловно, отбросил свою мощную тень на мушиный миф, но это ничуть не смущает Ильгизара и Рашида: вместе с другими казанскими художниками они провели уже две посвященные этому вечному сюжету выставки, «Муха I» и «Муха II».

Рядом работает Виктор Тимофеев, которого в Казани называют «наш Анатолий Зверев». Откуда родилось это сравнение — не знаю. Стилем жизни и внешностью он мало напоминает легенду московского андерграунда, да и работает в несколько более жесткой, наивно-схематичной манере. Разве только безудержной страстью к рисованию, настолько встроенному в жизненный поток, что оно кажется непосредственным продолжением повседневности. Пышные рыжеволосые красавицы, коты, цветы, бородатые старцы — повторяющиеся мотивы небольших живописных и графических работ встречаются и в авторских книгах Тимофеева.

В этом же доме мы встретились с Рустамом Салиховым. Он принадлежит поколению, славные дела которого начались на исходе перестройки, в конце 1980-х годов. Художники из СССР тогда были востребованы западными дилерами, коллекционерами и кураторами, а какие бы то ни было запреты со стороны советского государства — эстетические или экономические — уже полностью отсутствовали. Так, видимо, и получилось, что живописец-абстракционист Рустам Салихов сразу нашел и собственный художественный почерк, и его поклонников и собирателей. Он деловито расставляет вдоль стены ряды своих беспредметных картин: квадратный формат, тональная гармония цветов земли — черного, коричневого, синего, охристого, спокойный ритм горизонталей и вертикалей. На нижний ряд картин он водружает другие, вторым этажом, так что композиции сливаются в один большой декоративный ковер.

В тот день я встречалась и с другими художниками. Их было немного, и все они показывали живопись. Живопись, живопись и еще раз живопись — как высшую форму существования изобразительного искусства. Живопись преимущественно фигуративную, стили и сюжеты которой как будто застыли во времени — в разрешенной метафизике «молодежного искусства». Задумчивые девушки в цветах, большеглазые очеловеченные звери, исполненные символизма бытовые сцены. Один мой знакомый придумал этому типу художественного повествования название — «ангелы со скрипочками». В качестве альтернативы — узорчатая абстракция, не пугающая своей непонятностью, но радующая глаз.

В общем, день следующий я провела не в мастерских, разглядывая произведения, а в «Смене», разговаривая с местными искусствоведами, критиками и журналистами. Вывод из услышанного: художественная ситуация в городе скорее стагнирует, чем развивается. Местный союз художников сохранил прежнюю силу, прежде всего экономическую и административную, и контролирует выставочную деятельность городских и республиканских художественных институций и образовательные программы в академической сфере.

Консерватизм маститых членов СХ, делящих власть и бюджеты, не удивляет. Удивительно то, насколько ретроградно и даже реакционно настроены совсем юные выпускники художественных институтов, для которых поп-арт Энди Уорхола — это бессмысленная мазня и издевательство над здравым смыслом.

Это парадокс тем более необъяснимый, если вспомнить, что Казань — город университетской публики, продвинутой, прогрессивной и начитанной. Кстати, ЦСК «Смена» любят не только за выставки современного искусства в галерее, но и за очень хороший книжный магазин с самыми свежими и модными новинками, которые только-только вышли из печати. Лекции по архитектуре и кино, современной фотографии и гендерной критике, философии, урбанистике и теории литературы проходят здесь при аншлагах. При этом в изобразительном искусстве — застой и тишина. Почти все художники, с которыми я общалась, это люди в возрасте. А их окружение — это молодые интеллектуалы от тридцати и младше, формирующие живую культурную среду, в которой, глядишь, и прорастет новое поколение художников, готовых к свободе.

Эссе Саши Обуховой